Неточные совпадения
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который
в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт знает куда, к самым дверям, так что отлетит от него ручка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое
гнев.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего
в класс учителя: вмиг притихает бешеный
порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему,
в один миг пропал, как бы не бывал вовсе,
гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
Он ушел, а Татьяна Марковна все еще стояла
в своей позе, с глазами, сверкающими
гневом, передергивая на себе, от волнения, шаль. Райский очнулся от изумления и робко подошел к ней, как будто не узнавая ее, видя
в ней не бабушку, а другую, незнакомую ему до тех
пор женщину.
В молодом сердце, может быть заключавшем
в себе много хорошего, затаился
гнев еще слишком с ранней
поры.
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его
гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать не
пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И мать, и отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты
в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Николаев остановился и грубо схватил Ромашова за рукав. Видно было, что внезапный
порыв гнева сразу разбил его искусственную сдержанность. Его воловьи глаза расширились, лицо налилось кровью,
в углах задрожавших губ выступила густая слюна. Он яростно закричал, весь наклоняясь вперед и приближая свое лицо
в упор к лицу Ромашова...
Как изменился белый свет!
Где Герцен сам
в минуты
гневаПорой писал царям ответ, —
Теперь цензурный комитет
Крестит направо и налево!..
Ахилла было опять почувствовал припадок
гнева, но обуздал этот
порыв, и как быстро собрался
в губернский город, так же быстро возвратился домой и не сказал Туберозову ни слова, но старик понял и причину его отъезда и прочел
в его глазах привезенный им ответ.
Они всю жизнь свою не теряли способности освещаться присутствием разума;
в них же близкие люди видали и блеск радостного восторга, и туманы скорби, и слезы умиления;
в них же сверкал
порою и огонь негодования, и они бросали искры
гнева —
гнева не суетного, не сварливого, не мелкого, а
гнева большого человека.
И этот добрый, благодетельный и даже снисходительный человек омрачался иногда такими вспышками
гнева, которые искажали
в нем образ человеческий и делали его способным на ту
пору к жестоким, отвратительным поступкам.
…Ветер резкими
порывами летал над рекой, и покрытая бурыми волнами река судорожно рвалась навстречу ветру с шумным плеском, вся
в пене
гнева. Кусты прибрежного ивняка низко склонялись к земле, дрожащие, гонимые ударами ветра.
В воздухе носился свист, вой и густой, охающий звук, вырывавшийся из десятков людских грудей...
Я подвержен
гневу, и если
гнев взорвал мою голову, немного надо, чтобы, забыв все, я рванулся
в кипящей тьме неистового
порыва дробить и бить что попало.
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся
в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье
в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский
гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его не боится козней врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут
в свои гнезда, когда приходит
пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно,
в желудке рыси, зрение которой так остро, что она видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
Дивом казалось ей, понять не могла, как это она вдруг с Алексеем поладила.
В самое то время, как сердце
в ней раскипелось, когда
гневом так и рвало душу ее, вдруг ни с того ни с сего помирились, ровно допрежь того и ссоры никакой не бывало… Увидала слезы, услыхала рыданья — воском растаяла. Не видывала до той
поры она, ни от кого даже не слыхивала, чтоб парни перед девицами плакали, — а этот…
Зато Горданов смотрел на всех до наглости смело и видимо порывался к дерзостям.
Порывы эти проявлялись
в нем так беззастенчиво, что Синтянина на него только глядела и подумывала: «Каково заручился!» От времени до времени он поглядывал на Ларису, как бы желая сказать: смотри как я раздражен, и это все чрез тебя; я не дорожу никем и сорву свой
гнев на ком представится.
Но отец поймал его движение и, схватив за плечо, поставил его прямо перед собою. Лицо отца горело. Глаза метали искры. Я не узнавала моего спокойного, всегда сдержанного отца.
В нем проснулся один из тех ужасных
порывов гнева, которые делали его неузнаваемым.
Маленькая Мая, как только начинала помнить себя, жила на хуторе у дедушки до тех
пор, пока князь не продал хутора и не перевел Дмитрия Ивановича
в лесной домик, назначив его управляющим своих лесных поместий. Мая, всей душой любившая хутор, была
в отчаянии. Как и многие маленькие дети, она перенесла свой
гнев на совершенно неповинных людей: на нового помещика Волгина, купившего их хутор, и на его детей.
— Позволь мне не быть военным, отец! Я не люблю дела, которому ты меня посвятил, и никогда не полюблю его. Если до сих
пор я покорялся твоей воле, то лишь с отвращением, с затаенным
гневом; я чувствовал себя безгранично несчастным, только не смел признаться тебе
в этом.
— По временам не смерть ли уж? Или все эти болезни должны существовать
в воображении барона, или вы, господин переводчик, — не взыщите — изволите перевирать. Сколько могу судить по глазам и лицу пациента, облитым шафранным цветом, у него просто разлитие желчи. И потому советую ему главное: укротить как можно
порывы гнева и при этом употреблять (то и то…).
Когда
порой он был свидетелем вспышек ее бешенного
гнева на прислугу и жестокую с ними расправу всем, что было у нее
в руках, скалкой, ухватом, кочергой, то любовался ее становившимися зелеными, прекрасными, как ему, по крайней мере, казалось глазами, ее разгоревшимся лицом.
Весь необузданный, страстный темперамент юноши вылился
в этих словах. Неприятный огонь снова пылал
в его глазах, руки были сжаты
в кулаки. Он дрожал всем телом под влиянием дикого
порыва возмущения. Очевидно, он решился начать борьбу с отцом, которого прежде так боялся. Но взрыва
гнева отца, которого ожидал сын, не последовало. Иван Осипович смотрел на него серьезно и молчал с выражением немого упрека по взгляде.
Еще и там,
в Зиновьеве, князь Луговой нравился молодой девушке гораздо более, чем граф Свиридов, но она не могла простить первому нанесенного ей оскорбления, до сих
пор вызывавшего жгучий румянец
гнева на ее лицо, и она убеждала себя
в превосходстве графа Петра Игнатьевича над князем Сергеем Сергеевичем.
Но
порой и у нее вырывались
порывы бешеного
гнева, когда она рыча, как пантера, бросалась на своего сожителя, стаскивала его на пол, била и колотила все, что попадало под руку, а затем измученная, едва дыша, отталкивала от себя Геннадия Васильевича, который отправлялся
в ближайшую портерную и отвечал на вопросы своих приятелей завсегдатаев относительно его растрепанного костюма...
Напротив, если он даже и покровительствовал прежде Израилю, то вот уже тысяча восемьсот лет прошло с тех
пор, как бог разгневался и
в знак своего
гнева прекратил существование его и рассеял этот народ по земле, так что вера эта не только не распространяется, но только кое-где остается.